Я вспомнила, что папашка говорил про версию, которую отрабатывала полиция. Будто Брандт погиб из-за того, что дядя Марк расследовал какую-то историю. Господи! Мой папашка пытался убедить меня, что в смерти Брандта повинен его собственный отец! Не знаю, почему это меня удивило. Ведь это было одно свидетельство того, насколько мой папашка бессердечен.

Алекс решительно прервал меня:

— Ты не имеешь к этому никакого отношения. Ты меня понимаешь? Это все вина Кросса.

Я уставилась на него:

— Но Брандт его племянник! Сын его брата. Как он мог…

— Такие уж ублюдки там, в «Деназене». Нельзя больше откладывать.

— Что откладывать?

— Ты должна ввести меня в «Деназен». Одной тебе туда нельзя.

— Но мы даже не обговорили, как я это сделаю. И даже если нам удастся попасть туда вдвоем, я не уверена, что мы сможем там увидеться. Тебе просто не позволят видеться со мной. Мы сами себя подставим.

— Что-нибудь придумаем, — сказал Алекс, опираясь о стену.

— Все это бессмысленно. Я чувствую себя беспомощной.

Алекс вдруг обнял меня, и в следующее мгновение я уже целовала его, сидя у него на коленях. Все произошло мгновенно, без резких переходов. Не в прошлый раз, так в этот — какая разница? Я знала, что мне следует оттолкнуть его и встать с кушетки, но я этого не сделала. Изголодавшиеся, ненасытные его руки были повсюду.

Я чувствовала. Теперь я что-то чувствовала. Я скользнула ладонями под его тоненькую футболку и ощутила пальцами его кожу. Я узнала ее, хотя она была немного не такой, как я помнила. Более жесткой.

Я принялась стягивать с него футболку, но та, воротом зацепившись за голову, не слушалась. Я боролась с ней несколько мгновений, пока, отведя мои руки, Алекс с глухим стоном не сорвал футболку и не бросил ее на кушетку.

Все вернулось. Эти широкие плечи, эти голодные карие глаза. Они меняли цвет — то темно-коричневые, то светло-карие, в зависимости от настроения. Бледная кожа, практически безупречная, за исключением бесцветного шрама на правом плече, оставшегося после аварии на кроссовом мотоцикле, которая с ним приключилась, когда Алексу было четырнадцать. Да, это был тот Алекс, которого я помнила. Более жесткий и более реальный, чем тот, из прошлой ночи.

Каждое нервное окончание во мне ожило и требовало, чтобы я шла все дальше и дальше, к тем острым ощущениям, которые убили бы терзающую меня боль. Я повиновалась их позыву, и у меня получалось. И я не сойду с этого пути, если именно это мне и нужно, чтобы сохранить себя. Потому что меня больше не было. Я потеряла Брандта. Я потеряла Кейла. Я потеряла маму.

Склонившись к Алексу, я вплела свои пальцы в его волосы и притянула его к себе. Запах сигарет, смешавшись с запахом мяты — это был мятный «тик-так», — проник в меня. Где-то в глубине сознания трепыхалась мысль — да он же просто пользуется твоим горем, — но тело мое не обращало на эту мысль никакого внимания. Мне было нужно все это. Я должна вновь научиться чувствовать. Я отвергла Алекса прошлой ночью, и краешком сознания я помнила это, но я запретила себе об этом думать. Сейчас не время думать. Сейчас время действовать.

Пальцы Алекса застыли на пуговке моих джинсов, словно ожидая, буду ли я протестовать. Мое тело не позволит мне сопротивляться.

Душа же моя кричала: остановись! Душа сверкала неоновыми огнями и выла предупреждающими сиренами, она рвала ручку тормоза — снова и снова, — но тормоз был временно неисправен.

Алекс умело расстегнул пуговку и потянул молнию вниз.

Кейл! Я хотела думать о Кейле.

Алекс запустил руки под ткань моих джинсов, ухватив кожу на моих бедрах с такой силой, что мне стало больно. Меня передернуло от его прикосновения. У Кейла пальцы теплые и мягкие, у Алекса — жесткие и холодные. Как лед. И система дала сбой.

Кейл. В эту минуту я была готова на что угодно, лишь бы вычеркнуть его из моей памяти. Как и Брандт, он недосягаем. Я даже думала, что он будет вечно недосягаем, и это наполняло меня болью, которую я была неспособна вынести.

Я обманывалась, уверяя себя, что справлюсь, что смогу вытащить Кейла из «Деназена». Нужно это признать и больше не мучить себя. У меня уже был опыт: я разорвала цепи, когда рассталась с Алексом, и мне стало легче. Как легко жить без цепей! Если что-то не получается — наплевать, и тогда ты не задохнешься потом от боли и разочарования.

Что, если мне не удастся вытащить Кейла из «Деназена»? Вероятнее всего, так и будет, а я попадусь. Со мной станется то же, что с Кейлом, то же, что с моей мамой.

Алекс тянул с меня футболку, ухватившись за нижний край. Я едва не остановила его.

Кто я такая, чтобы тягаться со своим папашкой? Конечно, я делала это тысячи раз, когда думала, что он просто-напросто самодовольный и холодный юрист. Но теперь, увидев, что может сделать «Деназен» и что сделает со мной мой отец, я думала иначе. Кейла больше нет.

Моя футболка лежала на кушетке рядом с футболкой Алекса, и он губами прокладывал дорожку от моего подбородка к моему плечу.

И мамы нет.

Алекс уцепился пальцами за край моих джинсов и принялся их стягивать. Я встала на коленки, чтобы ему было легче. Когда он стянул их достаточно низко, я облокотилась на спинку кушетки и одним движением ноги отбросила спущенные джинсы.

Брандта тоже нет.

Ухватившись зубами за штрипку моего лифчика, Алекс тянул ее вниз.

И надежды нет.

Его горячие губы прокладывали еще одну дорожку — от моей шеи к моей груди.

И меня — нет.

Ну, это вряд ли!

Чтобы я сдалась?! Я, королева упрямых ослов, — и отказалась от самой себя?! Если это проигрышный номер — тем лучше. Кто, как не я, любит доказывать людям, что они неправы? А особенно — самой себе? Да я жизнь готова за это положить!

Реальность возвратилась, и я отстранилась от Алекса. Его поцелуи, конечно, приятны. Они пробуждали ответные чувства, тоже приятные. Но это было не то, что мне нужно. В этих чувствах не было глубины. Когда я отказала ему прошлой ночью, меня разрывало напополам. Да, я все еще что-то чувствовала к нему. Но этого было мало. Может, оттого, что между нами что-то было, а может, оттого, что ничего между нами и не было.

Кейл совсем другой; я никогда не встречала таких, как он. И с ним я была счастлива. С ним я — жила. Его наивный взгляд на то, что с нами происходит, тот страстный энтузиазм, с которым он относился к жизни, — без всего этого я себя теперь не представляла. Плевать мне на то, что сделал с ним «Деназен»; плевать мне на свое прошлое с Алексом! Я знала, кто мне нужен! И что мне нужно. Мне нужны были цепи.

— Прости, — сказала я и оттолкнула Алекса. Мне ничего не нужно было объяснять — я увидела это в его глазах. Он все понял. И не стал злиться. Подхватив футболку, он встал с кушетки. Что-то в его улыбке изменилось, и это меня напугало.

Папаша, против своего обыкновения, отозвался чуть ли не на пятнадцатом гудке. Рекорд всех времен и народов. Обычно достаточно трех, и он тут как тут.

— Маршалл Кросс, — наконец услышала я.

— Это я, пап.

Пауза. Наверное, рассматривает определитель номера.

— Дезни! Ты где?

— В городе. Мне нужно с тобой встретиться, в «Черничном пироге».

— Я работаю. Придется подождать.

— Это не может ждать. И это связано с работой! Жду тебя через двадцать минут.

Я отключилась. У папашки пар из ушей валил от злости, я это чувствовала. Забавно! И приятно — будто тебе мягкой кисточкой провели по щеке.

— Договорилась? — спросил Алекс, протягивая руку за телефоном. Я вернула ему мобильник, который тут же утонул в заднем кармане его джинсов.

— Вроде да. Ты готов? Он скоро приедет.

— Только заскочу в туалет.

И протянул мне ключи от машины:

— Иди, заводи.

Через двадцать минут я сидела в «Черничном пироге» за столиком, над которым раскинулся широкий зонтик, достаточно большой, чтобы укрыть меня и весь столик от непрекращающегося дождя. Последнее обстоятельство, впрочем, мало меня заботило — моя одежда с утра как намокла, так и не просыхала.